В последнее время значительно активизировался интерес к творчеству А.Ф. Вельтмана. Исследуются специфика его художественного мышления [5, 6, 8, 10], сюжетно-композиционные особенности произведений писателя [3, 11], связь с фольклорной [7] и смеховой традициями [1], формы гротеска. По-прежнему дискуссионным остается вопрос о жанровой природе его произведений, изучаются повествовательные стратегии [2, 9, 12]. Пристальное внимание к творческим находкам А.Ф. Вельтмана не случайно, ведь новации писателя опережали время и оказались востребованным литературой XX–XXI веков. Именно поэтому истинное значение творчества Вельтмана отчетливее проявляется на фоне последующей традиции. Но и современникам было очевидно, что этот неординарный, яркий писатель – не проходящее, случайное явление в литературе, что его путь уникален, самобытен. Пожалуй, наиболее ярко это восприятие выразил В.Г. Белинский. Уже в первой значительной работе – в «элегии в прозе» «Литературные мечтания» – он говорит в том числе и о Вельтмане, а затем в своих обзорах и рецензиях не обходит вниманием новых публикаций или переизданий уже известных произведений писателя. Лейтмотивом в его работах разных лет звучит мысль о несомненной одаренности Вельтмана. Но если в ранних откликах талантливость писателя вызывает восхищение («новый замечательный талант»; «у г. Вельтмана так много таланта, так много остроумия и чувства, так много оригинальности и самобытности!» [4, т. 1, с. 81]), то позднее это свойство станет скорее негативной, чем положительной характеристикой. Почему? Уже в первой работе критик укажет на одну настораживающую его черту в художественной манере Вельтмана: он «чересчур много и долго играет своим талантом» [4, т. 1, с. 81]. Игра, изощренность, причудливость сюжета, игнорирование насущных злободневных проблем, тяготение к условным, а не жизнеподобным формам изображения, с точки зрения Белинского, не позволяют в полной мере развиться природному дару. Вельтман растрачивает его на фантасмагории, на пусть изящные, но оторванные от жизни вымыслы.
Также неоднозначно воспринимает Белинский и «остроумие, которое составляет преобладающий элемент таланта г. Вельтмана» [4, т. 1, с. 81]. В нем он усматривает наличие «излишних претензий», а в качестве иллюстрации упоминает роман «Странник». В «Литературных мечтаниях» Белинский никак не конкретизирует свою мысль, однако это положение косвенно он прояснит позже, когда в статье «Русская литература в 1843 году» напомнит читателю о первом романе Вельтмана, к тому времени, по его словам, уже «забытом», и эта временная дистанция позволит ему наметить основную тенденцию развития творческой манеры писателя. Вот этот достаточно обширный фрагмент: «Он дебютировал забытым теперь «Странником» – калейдоскопическою и отрывочною смесью в стихах и прозе, не лишенною, однако ж, оригинальности и казавшеюся тогда занимательною и острою. Потом он издал какую-то поэму в стихах. Первым и, по обыкновению большей части русских писателей, лучшим его романом был «Кащей Бессмертный» – странная, но поэтическая фантасмагория. Надо сказать правду, у г. Вельтмана несравненно больше фантазии, чем у романистов, о которых мы говорили выше, и потому он гораздо больше поэт, чем они. Но его фантазии достает только на поэтические места; с целым же произведением он никогда не в состоянии управиться. Оригинальность фантазии г. Вельтмана часто сбивается на странность и вычурность в вымыслах. Прочитав его роман, помнишь прекрасные, исполненные поэзии места, но целое тотчас изглаживается из памяти. К романтическим и поэтическим вымыслам г. Вельтман примешивает какой-то археологический мистицизм и выносит свою страсть к этимологическим объяснениям исторических и даже доисторических вопросов. Все это безобразит его романы. Туманность и неопределенность в вымыслах и характерах также принадлежат к недостаткам романов г-на Вельтмана. Каждый новый роман был повторение недостатков первого, с ослаблением красот его. Все это сделало то, что г. Вельтман пользуется гораздо меньшею известностью и меньшим авторитетом, нежели каких бы заслуживало его замечательное дарование» [4, т. 2; с. 583].
Как видим, Белинский не принимает того, что является доминантой поэтики Вельтмана: странности, «вычурности вымысла», прерывистости повествования, гротесковости, нескладности, несобранности композиции. Стоит отметить, что отсутствие четко выстроенной композиции – постоянный упрек Белинского Вельтману. Для него это результат все той же «странной прихотливости фантазии» [4, т. 3, с. 22], в определенном смысле, недостаток мастерства, неумение «справиться с материалом», ведущее к размыванию смысла. Так, по поводу «Емели, или Превращения» он замечает: «Тут ничего не поймете: это не роман, а довольно нескладный сон» [4, т. 3, с. 21–22]. Для Белинского это фантазирование ради фантазирования, он не видит художественной мотивированности подобных приемов, а потому в его рассуждениях ни разу даже не промелькнет мысль о том, что «неровность», размытость композиции – сознательный авторский прием.
По сути, когда Белинский говорит о преумножении недостатков первых опытов в последующих произведениях, он отвергает сам тип творческого мышления Вельтмана, не принимает его художественную манеру. И здесь намечается интересная параллель: в своих оценках произведений Достоевского, появившихся после «Бедных людей», Белинский повторяет многие из упреков, адресованных Вельтману. Так, по поводу повести «Двойник», которая первоначально была принята критиком достаточно благожелательно, он напишет: в нем «есть еще и другой существенный недостаток: это его фантастический колорит. Фантастическое в наше время может иметь место только в домах умалишенных, а не в литературе, и находится в заведывании врачей, в не поэтов» [4, т. 3, с. 674]. А о повести «Господин Прохарчин» выскажется гораздо категоричнее: «Сколько нам кажется, не вдохновение, не свободное и наивное творчество породило эту странную повесть, а что-то вроде… как бы это сказать? – не то умничанья, не то претензии…» [4, т. 3, с. 675]. В случае с Достоевским все упреки получают мировоззренческое обоснование. Белинский считает, что «в искусстве не должно быть ничего темного и непонятного; его произведения тем и выше так называемых «истинных происшествий», что поэт освещает пламенником своей фантазии все сердечные изгибы своих героев, все тайные причины их действий, снимает с рассказываемого им события все случайное, представляя нашим глазам одно необходимое как неизбежный результат достаточной причины» [4, т. 3, с. 675]. В свете этих рассуждений, творчество Вельтмана действительно грешит интересом к случайному, интуитивному, мимолетному. Ведь в «Страннике» основной принцип развития повествования – ассоциативность мысли – как раз и предполагает фиксацию того, что случайно, мимолетно, непроизвольно промелькнуло в сознании героя. Причинно-следственные связи, многие «темные» моменты в романе можно восстановить, только опираясь на культурный, исторический, биографический контекст [12, с. 311–320]. Фантастическое в разных формах присутствует буквально во всех произведениях писателя.
По мнению Белинского, лучшее произведение Вельтмана – «Кощей Бессмертный». Лучшее, потому что писателю удалось погрузиться в эпоху, передать дух Древней Руси. Лучшее, потому что в нем он усматривает историческую достоверность: «из него [«Кощея Бессмертного»] видно, что он глубоко изучил старинную Русь в летописях и сказках и как поэт понял ее своим чувством. Это ряд очаровательных картин, на которые нельзя довольно налюбоваться» [4, т. 2, с. 621]. Подобную высокую оценку получает и другое историческое повествование – «Райна, королева Болгарская», и опять по той же причине – исторической объективности: «Один из главных героев фантасмагории – русский князь Святослав, которого г. Вельтман рисует нам так обстоятельно, как будто бы сам жил в его время и все видел своими глазами» [4, т. 2, с. 621].
Привлекают Белинского и стилистические эксперименты Вельтмана: совмещение прозаических и стихотворных фрагментов, попытки ритмизировать прозу, сказовость. Так, говоря о повести «Райна, королева Болгарская», он подробно характеризует речь персонажей: «Действующие лица говорят в ней двумя манерами: то языком совершенно понятным для нас, но отличающимся колоритом древнеболгарским, то языком романов нашего времени» [4, т. 2, с. 621]. И это обстоятельство не вызывает у него внутреннего протеста, а напротив, Белинской считает, что подобное совмещение разных стилистических начал позволяет совместить объективность в изображении прошлого и обозначить авторское присутствие в произведении.
Особый интерес у Белинского вызывают научные исторические исследования Вельтмана (он их называет работами «серьезного содержания» – [4, т. 3, с. 26]). В одном из обзоров критик говорит о книге «Московская Оружейная палата. Опись древних вещей», текст которой был составлен Вельтманом. Собственно, этот пример и показывает, что Вельтман четко разграничивает научный и художественный стиль и в совершенстве владеет и тем и другим, а сама «Опись…», которую так высоко оценил Белинский, не утратила своей значимости до сего дня, стала образцом для создания документов подобного рода.
Последний развернутый разбор произведений Вельтмана Белинский делает в работе «Взгляд на русскую литературу 1846 года» и посвящен он «Приключениям, почерпнутым из моря житейского». Уже первая фраза разбора оценочна: «С шестой книжки «Библиотеки для чтения» тянется (выделено мной – И.Ю.) роман г. Вельтмана…» [4, т. 3, с. 677]. Этот красноречивый глагол «тянется» задает тональность. На его фоне любая похвала становится относительной и вторичной. Белинский так и строит свое дальнейшее рассуждение – говорит о достоинстве произведения и тут же указывает на его недостаток. Так, отмечая мастерство Вельтмана в создании образов, изображении картин современного быта, он в целом оценивает события, действие в произведении как искусственные, неестественные, а «верные картины современного быта», с его точки зрения, нивелируются тем, что «слишком запутанные узлы событий часто разрешаются посредством deus ех machina» [4, т. 3, с. 677].
Постепенно Белинский слово «талант» в отношении Вельтмана заменяет словом «даровитость», тем самым оценивает талант Вельтмана как нереализованный, неразвившийся. Вероятно, причина состоит в том, что Вельтман так и не стал писать на злободневные темы в то время, когда они заняли важнейшее место в литературе, а потому у него не было той читательской поддержки, того шумного успеха, который имели писатели реалистического направления. Верность творческим установкам привела к тому, что Вельтман оказался на периферии литературного процесса своего времени, но его новации опередили эпоху, наметили те пути, которыми будет развиваться русская проза с конца XIX века.
Рецензенты:
Жаткин Д.Н., д.фил.н., профессор, заведующий кафедрой перевода и переводоведения, ФГБОУ ВПО «Пензенский технологический университет», г. Пенза;
Дзюба Е.М., д.фил.н., профессор кафедры русской и зарубежной филологии, ФГАОУ ВО «Нижегородский государственный педагогический университет им. Козьмы Минина», г. Нижний Новгород.
Библиографическая ссылка
Юхнова И.С. А.Ф. ВЕЛЬТМАН В ОЦЕНКЕ В.Г. БЕЛИНСКОГО // Фундаментальные исследования. – 2015. – № 2-26. – С. 5977-5980;URL: https://fundamental-research.ru/ru/article/view?id=38542 (дата обращения: 20.04.2024).