Культура второй половины XX в. характеризуется ускорением процессов глобализации, изменением социально-пространственных отношений, проникновением в повседневный опыт новых форм организации жизни, усиливающих социальную непредсказуемость и фрагментацию социальных связей. Динамика современного общества, противоречия в практической жизни потребовали для изучения социальных интеракций привлечения исследовательских парадигм, позволяющих адекватно описывать, диагностировать переживаемые человеком изменения, просчитывать связанные с ними риски [12]. Сложившаяся ситуация актуализировала исследовательские подходы, полагающие в основание категорию человеческого действия. В центр внимания социологов попадают и собственно человеческое действие, и «момент пересечения субъективности, общества и пространства» [4]. В рамках утверждающейся парадигмы действия, как отмечают социологи, получают значение практические схемы, представляющие собой «смысловой комплекс знаний и умений», обеспечивающий ориентацию человека в конкретных условиях. Надежность подобных практических схем обусловлена их преимущественно дорефлексивным характером, укорененностью «…в опыте тела, его диспозициях и привычках» [13, 193]. Методологические подходы, выработанные в социологии, не противоречат концептуальным положениям известных отечественных философов и психологов, репрезентирующим сущностные характеристики действия. Статья направлена на изучение генезиса парадигмы действия, выявление причин перехода в исследовательской практике от теории деятельности к парадигме действия, обоснование необходимости использования ее методологического ресурса для понимания специфики пребывания человека в культуре.
Становление парадигмы действия генетически связано с теорией деятельности. В истории социально-гуманитарного познания понятие деятельности играло и играет двоякую роль: во-первых, мировоззренческого, объяснительного принципа, во-вторых, методологического основания ряда социальных наук, где деятельность человека становится предметом изучения. В качестве мировоззренческого принципа понятие «деятельность» утвердилось уже в немецкой классической философии, когда в европейской культуре восторжествовала новая концепция личности, характеризуемой рациональностью, многообразными направлениями активности и инициативы, и были созданы предпосылки для рассмотрения деятельности как основания и принципа всей культуры [9]. Продуктивными для исследовательской практики стали идеи Маркса, изложенные в «Тезисах о Фейербахе» (1845) и «Экономическо-философских рукописях» (1844). Понятие деятельности в этих работах способствовало объяснению места человека в мире, природы сознания и личности. В XX в. наибольший вклад в разработку этой идеи в отечественной социально-гуманитарной науке внес Э.В. Ильенков [7]. В отличие от картезианской и эмпиристской концепций Э.В. Ильенков рассматривал деятельность в качестве предпосылки самой возможности разума. Активное взаимодействие человека с реальностью приводит к преобразованию им природы. В результате мир, открывающийся человеку в восприятии, предстает как пространство значений, смыслов, ценностей. Будучи созданным человеком, оно превращается в фактор его последующей деятельности, способствует развитию мышления, обеспечивающему ориентацию в этом пространстве. Эта способность, не являясь врожденной, развивается посредством образования, т.е. окультуривания в ходе присвоения человеком подлинно человеческих форм деятельности, поскольку становление человека как социального существа, способного руководствоваться разумом, обусловлено присвоением достижений культуры [14].
Развитие теории деятельности в отечественной науке шло по пути критики бихевиористской модели S–R (стимул – реакция), осмысления роли опосредствующих деятельность факторов (Л.С. Выготский), впоследствии – через осознание необходимости структурирования деятельности (А.Н. Леонтьев). В реальной жизни, отмечает А.Н. Леонтьев, человек имеет дело с особенными деятельностями, каждая из которых соответствует определенной потребности субъекта: «…главное, что отличает одну деятельность от другой, состоит в различии их предметов. Ведь именно предмет деятельности и придает ей определенную направленность» [8, 80]. Поэтому первое, что, согласно А.Н. Леонтьеву, следует выделить в качестве элемента деятельности – это мотив. Основными же «составляющими» отдельных человеческих деятельностей являются осуществляющие их действия. Действием А.Н. Леонтьев называет процесс, подчиненный сознательной цели. Если понятие мотива соотносится с понятием деятельности, то понятие цели соотносится с понятием действия [8, 81]. Возникновение в деятельности целенаправленных процессов-действий исторически явилось следствием перехода к жизни человека в обществе, совместному труду, техническому разделению труда, требующему выделения промежуточных результатов. Промежуточный результат, которому подчиняются трудовые процессы человека, появляется в форме представления, фиксирующего цель, – того, что определяет способ и характер действий человека. Выделение целей и формирование подчиненных им действий означает проявление ранее недифференцированных в мотиве функций. Функция побуждения полностью сохраняется за мотивом. Функция же направления, по сути, и есть действие, осуществляющее деятельность, побуждаемое ее мотивом, но уже направленное на цель. Здесь А. Леонтьев решает важную задачу – не просто выявить структуру деятельности, но и обосновать взаимообусловленность всех ее элементов, доказать, что от внутренних отношений структурных компонентов деятельности зависит ее содержание, основным из которых является действие. Он указывает: «Человеческая деятельность не существует иначе, как в форме действия или цепи действий…. Если из деятельности мысленно вычесть осуществляющие ее действия, то от деятельности вообще ничего не останется» [8, 82].
Таким образом, анализ, предпринятый А.Н. Леонтьевым, позволяет выделить, во-первых, отдельные (особенные) деятельности – по критерию побуждающих их мотивов. Далее выделяются действия-процессы, подчиняющиеся сознательным целям. Наконец, выделяются операции, которые непосредственно зависят от условий достижения конкретной цели. Эти «единицы» человеческой деятельности и образуют ее макроструктуру. Особенность анализа, который приводит к их выделению, состоит в том, что он пользуется не расчленением живой деятельности на элементы, а раскрывает характеризующие ее внутренние отношения. Это – отношения, за которыми скрываются преобразования, возникающие в ходе развития деятельности, в ее движении. Сами предметы способны приобретать качества побуждений, целей, орудий только в системе человеческой деятельности; изъятые из связей этой системы, они утрачивают свое существование как побуждения, как цели и как орудия.
Выделив в деятельности образующие ее элементы, А.Н. Леонтьев создал предпосылки для решения ряда фундаментальных проблем. Одна из них – проблема единства внешних и внутренних по своей форме процессов деятельности, обусловленных физиологической работой мозга. Предложенный А.Н. Леонтьевым системный анализ человеческой деятельности позволяет преодолеть противопоставление физиологического, психологического и социального, равно как и сведение одного к другому. Выводы А.Н. Леонтьева, определяющие становление теории действия, для представителей культурно-исторической психологии стали существенным аргументом в преодолении сохраняющейся тенденции руководствоваться в исследованиях установками гносеологии, ее пассивно-отражательным направлением. Они помогли преодолеть предубеждение, что познание, чувство, воля, изучаемые независимо друг от друга, утрачивают психологический смысл, поскольку отвечали сформировавшейся исследовательской потребности схватить целое, анализировать психику не по элементам, а по единицам, сохраняющим свойство целого. Таким целым понимается не ассоциация, не гештальт, не реакция или рефлекс, нейрон, но действие, в котором, как утверждал еще Гегель, обнаруживается сущность человека: «Истинное бытие человека есть его действие; в последнем индивидуальность действительна» [5, 260].
Для развития психологии действия как одного из разделов теории деятельности мало признать, что действие представляет собой условие развития психики. На завершающих участках действия есть место элементам памяти и элементам предвидения, которые, в свою очередь, имеют свою перспективу превращения в умственные способности. Другими словами, «элементы» психики зарождаются внутри действия. Н.А. Бернштейн его назвал живым движением, обладающим биодинамической тканью, которая одновременно является и чувственной тканью [2].
Теория действия обогащалась в процессе исследования эстетической практики, обобщенного в трудах Г.Г. Шпета и М.М. Бахтина. Так, Г.Г. Шпет, рассматривая свойства сценического действия, отмечал его возможность быть символическим действием, знаком чего-то [15, 19]. Такая характеристика действия созвучна утверждению М.М. Бахтина о возможности человека благодаря действию устанавливать связи с другими внешними предметами, расширять сферы своего влияния. Происходит это потому, что «…душа (душа – эстетически значимое целое внутренней жизни человека – авт.) и все формы эстетического воплощения внутренней жизни (ритм) и формы данного мира, эстетически соотнесенного с душой, принципиально не могут быть формами чистого самовыражения, выражения себя и своего, но являются формами отношения к другому и к его самовыражению» [1, 118]. «Живущий человек изнутри себя устанавливается в мире активно, его осознаваемая жизнь в каждый ее момент есть поступление: я поступаю делом, словом, мыслью, чувством; я живу, я становлюсь поступком» [1, 121]. Действующее сознание или сознание в действии – это уплотненное сознание человека собранного, которое «взрывается, разряжается действием, поступком».
Особую значимость для развития современной теории действия имеют труды С.Л. Рубинштейна, в которых «действия» (Handlung) названы актом, реакцией, происходящими в мире объектов, содержаний – всего того, что имеет для человека значение [11, 114]. Выявление и изменение структуры мира, происходящие в связи с практикой, преобразуют структуру и характер действий, а также реальное содержание поведения. Именно в действии преодолевается разрыв человека с миром, происходит установление связи с ним [10].
Таким образом, действие, характеризуемое как единица деятельности, как способ преодоления разрыва человека с миром, познано также и как целостность, поскольку, во-первых, в нем присутствует образ, имеющий внешнюю и внутреннюю формы; во-вторых, построенный образ, рассматриваемый как внешняя форма, содержит в себе в качестве внутренней формы действие и слово с его значением и смыслом; в-третьих, осуществляющееся действие, рассматриваемое как внешняя форма, содержит в себе в качестве внутренней формы образ и слово. Наконец, слово, взятое как внешняя форма, содержит в себе в качестве внутренней формы образ и действие [6]. В этой характеристике представлена суть действия как живого движения, как онтологически укорененной целостности. Теория действия, основывающаяся на приведенных положениях, включающая представленные коннотации действия, позволяет преодолеть узкие гносеологические рамки его исследования. В этом качестве она утверждается как парадигма и методологическая основа осмысления условий возможности становления человека как целостного существа в мире наличной культуры.
Рецензенты:
Жаров Л.В., д.ф.н., к.м.н., профессор, заведующий кафедрой «История и философия», ФГБОУ ВПО «Ростовский государственный медицинский университет» Минздрава РФ, г. Ростов-на-Дону;
Богданова О.А., д.ф.н., профессор кафедры философии и культурологии, ФГБОУ ВПО «Ростовский государственный экономический университет)», г. Ростов-на-Дону.